Интервью Виктор Боченков

Виктор Чижиков:

Мне нравилось рисовать шаржи на соседей

Кот — любимое животное Виктора ЧИЖИКОВА. Совсем недавно в издательстве «Эгмонт» вышла книга «333 кота». Виктор Александрович собрал свои рисунки милых домашних красавцев, стихи к которым сочинил поэт Андрей Усачов. Виктор Чижиков — художник-карикатурист, иллюстратор детских книг, автор олимпийского Мишки — символа ХХ Олимпиады, проходившей в 1980 году в Москве. Когда художника спрашивают: если бы Олимпиаду было решено провести не в Лондоне, а вновь в Москве, стал бы он работать над символом, то Чижиков отвечает: «Если бы символом был выбран кот, стал бы!» В свое время Виктор Чижиков сотрудничал с «УГ», на страницах нашей газеты был опубликован цикл его карикатур «Великие за партами». 26 сентября Виктору Александровичу исполняется 70 лет. Редакция «УГ» поздравляет художника с юбилеем и желает ему новых творческих успехов.

– Виктор Александрович, почему коты? Что у вас общего с ними? — Общее — независимость, стремление к свободе. Взять собаку. Она, по-моему, умнее, но она любое хамство прощает хозяину. А кот может три дня не подходить к миске, потому что ты его вчера обидел. Он это помнит и всем своим видом показывает, что презирает таких хозяев.

– Дайте житейский совет, с кого, по-вашему, лучше брать пример: с собаки, которая все прощает, или с кота? — Лев Толстой ответил бы, что с собаки… Я прощаю, но… Как вам сказать? Прощаю иногда с сожалением: вот простил, а не надо было бы!

– Вы начали рисовать еще в школе… — Раньше, еще в глубоком детстве. Отец был архитектором и дал мне в руки жирный карандаш. Мне было десять месяцев. Моя кровать стояла около стены, выкрашенной масляной краской. И я этим жирным карандашом шуровал по стене. С тех пор я его и держу. Отец поощрял такое рисование, а карандаш легко смывался мыльной тряпкой. Отец много покупал мне бумаги, иногда оберточной. Кстати, начинать рисовать лучше карандашом, фломастер вреден. Не с точки зрения химического состава, нет. Он не дает подумать. Рука опережает мысль, а должно обязательно быть «сопротивление материала», чтобы ребенок успел о чем-то подумать над бумагой. Рисунки, сделанные фломастером, менее содержательны, чем те, которые сделаны кистью или карандашами.

Все дети рисуют по разным причинам. Один действительно увидел красоту лилии, и ему хочется рисовать эти пластичные цветы, линии. Другой хочет обезопасить себя. Например, пугливый ребенок остается один дома. Он начинает рисовать богатырей и раскладывать вокруг. Со мною в детстве был такой случай. Мы находились в эвакуации в Ульяновской области. Там в деревне жил замечательный парень Коля Борисов. Этот четырнадцатилетний подросток делал всю мужскую работу в селе. Он объезжал лошадей на конном заводе. А это трудно: необученный конь вытворяет невесть что. Колька Борисов был кумиром среди нас, мальчишек. Однажды он забежал в нашу избу, чтобы позвать хозяйку на собрание, и увидел на стене цветы, которые она попросила меня нарисовать и наклеила на стену. «Это кто у вас так цветы пишет?» Она: «Вот, Виктор». — «Витька, ты забеги ко мне, я тебе покажу, как я малюю». Я пришел. Он забрался на полати, где у него лежали рисунки, спускается, показывает. Все рисунки были сделаны на серых бланках. На таких же бланках нам с фронта приходили письма от отца. В углу каждого листочка стояло: «Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге». На бланке была нарисована конница: кавалеристы скакали в одну сторону с красным знаменем. Их было очень много, и нарисованы они были мелко. Лошадь меньше наперстка. Очень кропотливая работа. Я беру другой бланк, третий, везде то же самое. «Так ты что, одно и то же нарисовал?». — «Конечно. Вот к этому бланку прикладываем этот, потом этот. Видишь, какая армия?!» Он разложил на полу избы все рисунки, и мы оба в один голос заорали: «Добьем фашистского зверя в его собственной берлоге!»

– Итак, родители заметили, что у ребенка есть склонность к рисованию. Как поддержать его? — Покупать больше бумаги. Можно брать оберточную, договорившись в магазине. Это будет намного дешевле. Как можно больше бумаги большого формата, чтобы не на блокнотиках рисовать, а от души. И карандашей побольше, красок. — Если бы вы были учителем рисования, на чем бы в первую очередь акцентировали внимание на занятиях? — Как-то я был приглашен в бельгийский горный лагерь, где собирались дети со всего мира, даже из Африки. Бельгийский писатель учил, как писать сказки, а я — как их иллюстрировать. Каждый ребенок уезжал домой с книжкой, отпечатанной на ксероксе, которую он сам написал и проиллюстрировал. Опыт очень ценный! Конечно, специально рисовать не научишь, это или есть, или нет. Но ребенка надо всегда поощрять, даже если он рисует плохо. Если он не может нарисовать человека, он может поверхность листа испещрить какими-то очень красивыми декоративными узорами. Он через узор может передать содержание сказки так, что будет понятно, страшная она или добрая. Никогда не надо отталкивать.

Во второй раз в этот лагерь со мной поехала жена. Она села писать этюд. К ней подошел один маленький бельгиец и, глядя через ее плечо, произнес: «Жэниаль, мадам». Потом он позвал переводчика и спросил, не могла бы она продать ему рисунок. Она пообещала нарисовать для него копию. Он пояснил, что хочет подарить его маме, которая скоро выходит из больницы… Потом мы узнали, что у этого парня отец был жутким деспотом и бил мать. Она попала в больницу. Когда мальчик вступился за мать, отец взял его за ногу, вышел на балкон шестого этапа и держал в воздухе. Так он воспитывал ребенка. Трогательно его желание как-то скрасить возвращение матери домой, преподнести ей понравившуюся картину.

– По-моему, художник, который делает рисунки к детским книгам, — это человек особого характера. Необходимо самому быть немного ребенком… — Для того чтобы иллюстрировать детскую книгу, надо сохранить в себе детство. Есть люди, которые абсолютно его не сохранили, а есть такие, кого из этого детства не вытащишь. Таким был мой лучший друг Евгений Монин, замечательный художник. Он не мог отстоять себя в каком-то издательском споре, выбить гонорар. Но он был очень интересен детям. Желательно быть добрым человеком: часто видишь очень злые иллюстрации. Детский художник должен быть образованным, не допускать ошибок. Однажды я увидел осла с раздвоенными копытами. Доводилось видеть иллюстрацию к Некрасову: лошадка, везущая хворосту воз, запряжена в сани самым нелепым образом. Есть дуга, но нет хомута. Как дуга держится на оглоблях, непонятно. Вместо седелки и сбруи какие-то узелки. Это не рисунок для детей, потому что ребенок должен сразу понять конструкцию предмета, понять, как запрягается лошадь.

– Вы ведь еще и карикатурист… — Для карикатуриста, конечно, важно чувствовать смешное. Это сложно… Мама в детстве мне выписывала «Крокодил». Я знал рисунки всех художников. В десять лет можно было закрыть подпись, и я говорил, чей этот рисунок. Знал всех по манерам. Мне очень нравилось рисовать шаржи на соседей. Шаржи стали моим любимым занятием. Я рисовал их на одноклассников, на учителей. У нашей семьи был друг, архитектор Ершов. Он учился вместе с Кукрыниксами во Вхутемасе, хорошо их знал. Ершов — автор станций метро «Аэропорт» и «Новокузнецкая». Он предложил меня отвести к Кукрыниксам. Я взял огромный фанерный чемодан отца, с которым он пришел с фронта, набил его своими карикатурами. Я тогда подражал Борису Ефимову и рисовал на политические темы. А на дно положил шаржи на одноклассников и учителей. Пришел в мастерскую, где работали Кукрыниксы. В это время Куприянов как раз выносил ведро и ударил дверью в мой чемодан. Отскочив, она ринулась на Куприянова… Я вошел, раскрыл чемодан, и они все трое начали рассматривать рисунки. Они осудили мое подражание Ефимову. Пачками отбрасывали эти подражательные рисунки и вдруг на дне увидели шаржи. И очень их одобрили. В конце Куприянов сказал: «Давай договоримся так. Больше не подражай. Запомни: ты — личность. Раз в полгода приходи к нам и показывай, что ты делаешь». Я возвращаюсь домой, мама стирает. «Ну что сказали Кукрыниксы?» — «Они сказали, что я личность», — ответил я, требовательно глядя на маму. «Что? А ну тебя», — махнула рукой и продолжила стирку. Кукрыниксы мне очень многое дали. Куприянову я показывал свои работы вплоть до его кончины. Если он не мог пойти на мою выставку, я приносил ему домой все, что выставлял. Он был моим профессиональным руководителем.

– Все-таки очень важно, когда рядом появляется человек, способный помочь и поддержать. Наверное, секрет успеха вашего олимпийского Мишки в том, что он тоже воспринимается как личность. — Люди плакали, когда он улетал, потому что это обычная вокзальная сцена. Это расставание с персонажем, которого успели полюбить. Если б улетал чемодан, никто бы не плакал. Почему полюбили? Трудно сказать. Он отличается от других талисманов. Я видел монреальского бобра и мюнхенскую таксу: они не смотрели в глаза зрителю. Мишка впервые взглянул человеку в глаза. Он довольно независимое, незаискивающее существо. Я таков, каков есть. Хотите любите меня, хотите — нет. Здесь и простодушие, и гостеприимство, и независимость. Это качество я специально хотел дать почувствовать. Потом появился волчонок Вучко, он то же смотрел в глаза человеку, как и тигренок Ходори… Сейчас я понимаю, насколько уникален был этот шанс. На итоговой выставке оказалось шестьдесят медведей, а победил мой.

Виктор Чижиков: как Родина продала Олимпийского Мишку

28.02.2012

автор: Мария Московская

Мишка Олимпийский стал символом не только Олимпиады 1980 года, но и – шире – символом всей советской эпохи, советского ХХ века. Тем интереснее узнать, как живет сейчас его создатель и почему один из главных советских брендов оказался не нужен своей стране.

Дорогой Виктор Александрович! Давайте я сначала представлю вас без всевозможных регалий, потому что я не в курсе, а потом вы себя сами представите по регламенту – вы такой-то, такой-то…
– Нет, это у меня не получится…
Тогда я представлю вас, как я вас вижу: вы – мой любимый художник…
– Допускаю…
…любимый детский художник, и где-то с первого класса я поняла, что главное в книжках с картинками – это картинки, а благодаря книжке «Вниз по волшебной реке» я даже выучила фамилию художника! А как бы вы хотели представиться для электронного журнала и продвинутых, современных читателей?
– Ну представляться, наверное, бессмысленно, потому что уже много поколений читают мои книжки, и если я попал в поле зрения кого-то из этого поколения, если кого-то заставил улыбнуться своими рисунками, потому что я все-таки юмористический художник, – уже хорошо! Я карикатурист для самых маленьких, поэтому чего особенно представляться? (Смеются.)
Вас и так все знают!..
– Ну да… Чего не отнимешь – это Олимпийского Мишку. Когда люди узнают меня в булочной, но чаще там, где спрашивают фамилию – в регистратуре поликлиники, например, – они долго смотрят на меня, смотрят, потому что я же не Киркоров, меня же сразу не узнаешь, и спрашивают: «А вы не тот ли, который делал олимпийского Мишку?» Я говорю: «Тот». – «Ой, какое счастье! Дайте мне автограф!» И вот тут я с удовольствием даю автограф, потому что почему бы не дать? (Смеется.)

А что вы испытываете, когда люди вас узнают: «О, тот самый Чижиков, который Мишку сделал!»
– Удовлетворение!
От сделанного труда?
– Да. Что-то должно быть у человека от этого медведя… Вот я и чувствую глубокое удовлетворение и с удовольствием ношу в себе.
А кроме удовлетворения ничего не осталось от медведя?
– Практически нет. Удовлетворение от сделанной работы – это уже очень много.
Обычно у людей, которые создают эпохальные знаки… можно назвать это брендом?
– Лучше не надо…
Вот лучше давай сейчас я себя похвалю! За медведя.(Улыбается.) Чем он хорош? Прошло тридцать пять лет, как я его сдал в 1977 году. Ни одной жалобы не было, что этоплагиат, а ведь медведи перерисованы миллионы разными людьми во всех странах. А когда изображение становится популярным во всех странах – есть много шансов, что подадут жалобу, пойдут в суд, а тут – тишина! Он настолько самобытен, у него такая мощная душевность (слово «духовность» я не употребляю, потому что меня побьют), и я понимаю, что я сделал очень хорошее изображение. Это уже очень много. Ты знаешь, что я рисую много котов…

Да!!
– Однажды я увидел кота, сдутого у меня один к одному…
Не говоря о Мишке, которого сдули бездарно и пошло…
– Ну мы не будем об этом!.. Потому что важно создать, а они пытаются разрушить. Но смысл человеческой жизни – это созидание. Вот удалось мне создать этот всемирно известный символ, а недоброжелатели пытаются напасть на меня, в чем-то уличить, чего не было, потому что кому-то надо себя оправдать, но ничего не получается. А получилось вот что: Мишка эмигрировал. Он в Чехии работает в музее коммунизма. По всему чешскому метро расклеены плакаты, где изображен Мишка с автоматом Калашникова…
А зачем же такому милому Мишке автомат?..
– Вот! Когда он не нужен стране, для которой он сделан, его начинают использовать… Мне звонили чешские юристы и просили назвать номер патента, а у меня нет никаких авторских прав…

У вас не было патента?
– Какого патента! Печати ни одной нет, нет ни одного документа… Так вот: когда родина предает свой талисман, он начинает работать против нее. Но в этом оптимистическом сочетании – Мишка и автомат Калашникова – есть истина великая: у Калашникова тоже не было документов на создание автомата.
Зато эти два знака – две наши национальные гордости: ваш Мишка и его автомат!
– Правильно! Очень насмешил меня один человек: «Как! И у Калашникова нет авторских прав!.. Ведь столько народу положили – и авторских прав нет!..»
Зато все знают, кто автор Мишки и автор Калашникова! Но это недоразумение – что он в таком страшном музее и странном соседстве…
– Ну там, слава богу, его еще поддерживают Чебурашка, тоже с автоматом, и матрешка с автоматом…
Это был опрос телезрителей в передаче «В мире животных», и большинство высказалось за медведя. Там лось его крепко подпирал, но я рад, что победил медведь, потому что у лося коленки гнутся не в ту сторону

Пошлость и дурновкусие!
– Да… Но я все равно доволен, что я сделал этот символ, ведь Мишка страдал вместе с автором… Отсутствие авторских прав – это ничто для человека! Нет, это очень много… Есть позиция человека, которая гораздо сильнее всех недоброжелателей. То, что мне поручили, я сделал хорошо. То, что вы разрушаете мое создание на протяжении тридцати пяти лет – ни извинений, ни отчетов, отсутствие авторских прав – это никого не волнует. Сообщество, которое столпилось там в противоборстве, они-то борются со мной, а я-то ничего не предпринимаю, потому что я не пойду в Международный суд, чтобы уличить там пару паршивцев… Мишка налагает на меня ответственность: не суетиться. Ты создал героя, и относись к нему как к герою! Недаром я себя расхвалил в беседе с тобой – это первое интервью, которое я даю с такой направленностью…
Про Мишку?
– Да, обобщая все эти медвежьи дела… Медвежьи – со стороны Олимпийского комитета, не с моей; решил все это тебе сказать.

А как Мишка появился?
– Как ты знаешь, мои друзья – Лосин, Монин и Перцев. Перцев встретил на улице одного из руководителей Союза художников, и тот ему говорит: «Слушай, проходит конкурс на талисман Олимпиады, уже рассмотрели сорок тысяч предложений и не можем найти нужное. Вот вам бы, детским художникам, принять в нем участие!» Мы собрались в моей мастерской, четверо друзей, и стали рисовать каждый своих медведей карандашом. Это были карандашные наброски с целью найти образ. Штук по сто мы нарисовали. Эта нарисованная куча так и осталась лежать на столе. А потом Перцеву звонят и говорят: «Ну вы чего-нибудь сделали? Тогда принесите сегодня в Олимпийский комитет!» – «Ну хорошо…» Он отнес. А когда он снова появился с этой папкой во дворе, Зина, моя жена, спрашивает его: «Ну, Вовка! Как там дела-то?» – «Ай!.. Витькин взяли…» (Смеются.)
Ваша первая реакция…
– Реакции еще не было… Меня попросили сделать в цвете и самое главное – надо было найти олимпийскость – принадлежность этого медведя к Олимпиаде. К 1 апреля 1977 года я все сдал, но олимпийской символики на медведе еще не было. Но он уже был в цвете. Я стал искать варианты: надо было, чтобы были олимпийские цвета – условия надо было выполнить, чтобы он стал талисманом. И только в августе мне приснился этот пояс… Мне часто снится то, над чем я работаю…

Знаете, у меня тоже иногда так бывает…
– Это нормальное состояние! Я поехал в Олимпийский комитет, взял оригинал, врисовал олимпийскую символику и отвез обратно. Чуть позже проходила выставка всех талисманов, которые Олимпийский комитет заказал профессионалам. На выставке было шестьдесят медведей, и ждали лорда Килланина, председателя Международного олимпийского комитета, чтобы он высказал свое мнение. Тот вошел, походил-походил, потом подошел к моему медведю и сказал: «Так вот же он!» Потом посмотрел на часы и говорит: «Так, куда мы еще должны сегодня успеть?»
То есть все было решено!
– Да. Об этом я узнал из газеты «Воздушный транспорт». Потом проходит больше месяца, и в конце сентября 1977 года мне звонят и говорят: «Виктор Александрович! Поздравляем – ваш медведь прошел ЦК партии!»
Я представляю: он стоит, ему задают вопросы, он мнется, улыбается… (Смеются.) А почему медведь, Виктор Александрович? Такое было задание?
– Да, это был опрос телезрителей в передаче «В мире животных», и большинство высказалось за медведя. Там лось его крепко подпирал, но я рад, что победил медведь, потому что у лося коленки гнутся не в ту сторону. А у медведя колени впереди, как у человека, он ходит, как мы с вами… Потом медведя хорошо в значок превращать…

У меня было несколько значков. Олимпийского Мишку я еще раньше полюбила, чем ваши иллюстрации! Он настолько был часть жизни и часть окружающей действительности – самая веселая, озорная и энергетически насыщенная: значки, эмблемы на платьях, на футболках, на детских, на взрослых… Это же везде было!
– Да… Они позвонили и сказали: «Мы завтра его даем в газетах!» Я говорю: «Но перед тем, как давать в газетах, надо же юридически оформить этого медведя…» – «Да-да, конечно! Приходите». Назначили мне день; когда я пришел, там сидело довольно много народу, но был среди них один лидер с очаровательной фамилией Любомиров. Он сказал: «Мы оцениваем эту работу в двести пятьдесят рублей. Как плакат». На что я отвечаю: «Сам рисунок, может быть, и этих денег не стоит, но давайте поговорим об авторских правах…» – «А чего о них говорить? Автор – советский народ! Это он решил, что медведь будет…»Я говорю: «Если композитор Лепин пишет“Севастопольский вальс” по желанию севастопольцев, то автором все равно остается композитор Лепин».
Как они отреагировали?
– Никак…
Им вообще по барабану было?..
– Да кто я такой…
Но они не разозлились, не возмутились? Полное равнодушие?
– Да… Я чувствую, что разговаривать не о чем. И пошел в мастерскую Кукрыниксов. Пришел к Куприянову. Он говорит: «Знаешь что, Витя, не связывайся с этой оравой… Подпиши все, что они тебе протянут». И в следующий раз я подписал договор, что они мне заказывают рисунок «Забавный медвежонок». Не талисман, не образ Олимпийских игр, а просто рисунок… Я подписал и говорю: «А печать?» – «Нет-нет, это не требуется!».Хотя это было даже не на бланке, за что обязуются выплатить мне тысячу триста рублей.
А что это они решили так раздобриться?
– А потому что уникальная графика.
А как потратили?
– Незаметно…(Улыбается.)
Может быть, что-то памятное купили или на сберкнижку положили?
– Нет, ничего не было памятного, это было на жизнь. Так же, как я получал за книги подобные суммы, а иногда и гораздо большие, это было довольно обычно… И еще мне протянули маленькую бумажку, состоящую из пяти строчек машинописного текста, где говорилось, что я, Чижиков Виктор Александрович, прошу переводить все причитающиеся мне гонорары за рисунок «Забавный медвежонок» на счет Оргкомитета Олимпиады-80 доокончания Олимпийских игр. Помня совет Кукрыниксов, попросил: «И мне, пожалуйста, такую же дайте!» – «Нет». Никакого разговора об авторских правах… «Вы свое дело сделали, можете идти». Деньги я потом получил в кассе Оргкомитета. Потом я узнаю, что организуется совет по олимпийской символике, а я в этот совет не вхожу. Со всего Советского Союза везут проекты поделок с медведем, они что-то утверждают, что-то бракуют, но самое поразительное – когда «Мурзилка» заказал мне нарисовать моего медведя, то утверждать его надо было в этом совете! Я сказал, что на таких условиях не хочу рисовать, а ячлен редколлегии… Кого-то послали вместо меня, и я сделал одного медведя для «Мурзилки», другого – для Речфлота, в форме речника. Между тем подходит срок Олимпиады. За неделю до церемонии открытия приглашения нет. Я взял сына и уехал в деревню.У Эдика Успенского там был телефон, и мне сообщили, что в газете «Труд» написано, что япочетный гость Олимпийских игр. За меня беспокоились соседи по деревне. Один из них, очень хороший человек, конструктор вертолетов Николай Васильевич Иванов, он вечно боролся за авторские права в своем деле, мне говорит: «Тебе срочно нужно ехать в Москву, иначе на тебя таких собак повесят…» А он еле-еле получил водительские права – он старенький был, у него зрение село. У его машины тоже все село. Вообще! Она тарахтела, стреляла невозможным образом, но мы поехали. А тем временем жена пошла в Олимпийский комитет и сказала: «Давайте приглашение, раз в газете “Труд” написано!» Она тоже столько испытала с этой аккредитацией… Мы с сыном приехали за пять часов до открытия. Удалось достать приглашение мне на ту трибуну, где Брежнев сидел, а сыну моему мы смогли достать билет только на противоположную трибуну, а он в шестом классе… Жене билета вообще не досталось. Я пошел, усадил сына, после договорились встретиться у памятника Ленину. Я шел, и у меня сердце разрывалось: сколько переживет мой сын! И действительно, когда все состоялось и мы встретились у памятника, он меня спросил: «Пап, а за что они тебя так ненавидят?!» Он чувствовал ущемление отца по всем позициям…
Он все понимал… А что вы сказали сыну?
– Я сказал: «Да мало ли что, Саша!..» Я всегда стремился, чтобы он не зацикливался на том, что мне нанесена обида. Я всегда ему говорил, что меня удовлетворяет то, что я хорошо сделал свое дело, порученное мне страной, а остальное меня не интересует. Я не должен был вовлекать его в эти дела. И как завершающий аккорд вот что еще я хочу рассказать: накануне тридцатилетия Олимпиады мне прислал письмо Алешин, начальник торговой ярмарки в Лужниках. В письме говорилось, что скоро юбилей Олимпиады, они хотят в Лужниках, на аллее Славы, поставить памятник Мишке и «не возражаете ли вы против объемного решения медведя?» (Смеемся.) Я ответил, что я и раньше никогда не возражал, но раз вы пишете, что там будет упомянуто мое имя, окончательный вариант скульптуры мне показать, чтобы, если он мне не понравится, я, как автор, что-нибудь туда внес, добавил. «Я должен видеть, что устанавливается под моим именем!» Но меня не пригласили на торжественное заседание, посвященное тридцатилетию Олимпиады, не пригласили посмотреть окончательный вариант памятника. Я его увидел в «Московском комсомольце» и ужаснулся: там мой мирный медведь, который стоит в независимой позе доброжелательного наблюдателя, неловко сидит со скомканными лапами, повернул голову и, что самое страшное, размахнулся лапой на кого-то, а лапа – черная с позолоченной пятерней, которая дает оплеуху!.. И все когти позолоченные. А на груди висит какая-то медаль. Я для кого придумывал пояс?! Медаль я мог за пять минут повесить.

Как вы относитесь к своему Мишке?
– Как к человеку, разделившему со мной все мои неурядицы…
А то, что он сейчас в Чехии?
– Он эмигрировал, не выдержав всего этого! При помощи нашего Олимпийского комитета…
Он не выдержал всего этого!
– Ну а кто выдержит?! Они же видят, что у меня нет ни патента, ни оформления, ни передачи авторских прав. Приходила тут одна руководительница съемочной группы и говорит: «А что вы удивляетесь? Они взяли и подделали вашу подпись, и все». Я говорю: «Ага! Вот вы знаете, что они подделали, я вас очень прошу: зайдите к прокурору Чайке и скажите ему, пожалуйста, об этом факте!» – «Ну что вы, хо-хо-хо…» Это был последний разговор о Мишке. Просто мое отношение к тебе заставило меня все это рассказать…
Спасибо, Виктор Александрович… Слава богу, что это останется – люди будут знать правду!
– Слава богу, что я от них никогда не зависел материально, я к ним ни разу не полз на коленях и ничего не выпрашивал, рисовал себе книжки, и все… Занимался тем делом, для которого я предназначен. Правда все равно имеет свойство проявляться, и кому нужно – уже давным-давно все знают.
А сейчас узнают люди, которые должны все это знать. Те, кто любит вас и вашего Мишку!
– Главная моя защита в том, что я сделал свою работу добросовестно. Медведь нравится. У меня недавно была выставка в Переславле – у всей моей семьи, все выставлялись – и жена, и сын, и отец, и очень много добрых слов было в адрес медведя, он тоже там выставлялся… Хвалили.
Ваш Мишка – это чудо, и у людей загораются глаза! Но вы говорите, что ваш Мишка эмигрировал, а каким образом это технически произошло? Вас попросили?
– Нет, там же тоже видят, что тут его копируют кто как только может…
Просто скопировали его?
– Сделали посильную копию. Конечно, я вижу искажения…
То есть изначальноэто просто рисунок, а все остальные…
– Нет, Маш, не просто рисунок! Создан образ. А этим образом уже можно оперировать. Когда образ не создан, можно сделать любого медведя, вот как «Единая Россия» – угрюмый такой медведь, идет так…
…с пузом! (Смеются.)
– Да, он бредет… Таких много, они все куда-то бредут… Раньше мне все пионеров давали рисовать, когда я только пришел в детскую книгу, они надоели – все время куда-то идут, с лопатами, со скворечниками…Так и медведи – если они никакие, тоони куда-то бредут и бредут… А этот медведь – он до сих пор очень хорош. Он часто говорил мне: «Витя, не грусти! Все нормально». Самое странное, что интервью давал очень много, правдивых, но они не попадали в эфир…

Попадет, Виктор Александрович!
– НТВ пустило моего медведя летать. Называлась эта передача «Русские не сдаются». Чегоон летал – так и непонятно, Юрий Яковлев комментировал эту передачу. Мне было жаль нашего замечательного актера, старика, что его заставили произносить убогие тексты, но самое поразительное было то, что моего мнения не спросили, и тридцать три передачи, тридцать три недели это продолжалось – летал мой медведь. Его заносило ветром то к стриптизершам, то в интим-услуги, то он был татуировкой на волосатой груди какого-то бывшего зэка… Тут прибежали юристы и говорят: «Виктор Александрович! Давайте подадим в суд, потому что дело явно выигрышное – вы не давали разрешения?» Я говорю: «Не давал! Никто не спрашивал». Два года шел процесс в Краснопресненском суде, расшумелись, что я прошу двадцать миллионов!.. Это не я просил, это просили те юристы, которым надо было заработать, они и просили от души. Но Краснопресненский суд не признал меня автором.
Судьям виднее…
– О чем вообще можно говорить?!..
Давайте поговорим о детской литературе! Вы с медведем выше всего, и вы останетесь на века в истории. А вся эта компания… Виктор Александрович, это все проходящее…
– Хорошо… Просто я завожусь, когда я об этом рассказываю, потому что это тоже непросто дается. А так мне всегда есть над чем думать!
Детская литература в советские годы была убежищем для диссидентов или пропагандистской машиной?
– Ни то, ни то. Просто детская литература, которая существовала во всех странах, и никто ни там, ни у нас не принуждал работать в детской литературе.
Нет, ну была политически ангажированная литература: «вперед!», «марш!», «бросок!», «всегда готов!» и так далее…
– Так говорят люди, которым это выгодно. А те, кто естественным образом влился в детскую литературу, так не считают. Мои друзья никогда не были ни диссидентами, ни идеологами. Какая идеология, когда уЛосина, например, были великолепные иллюстрации к «Генералу Топтыгину» Некрасова, когда у него пушкинский Балда – это обалдеть можно, какой замечательный тип! Его никто никогда не загонял в детскую литературу – он ее выбрал. Он мог быть великолепным живописцем – это рисовальщик экстра-класса! Убежищем детская литература была для халтурщиков, когда душа не звала в детскую литературу, а вынужден был где-то перекантовываться – но это не о моих друзьях и не обо мне.
Виктор Александрович, а помните, вы мне говорили, когда я в детской библиотеке работала, что детская литература – это островок, где можно было спрятаться от идеологии и быть собой, чувствовать себя свободно. Или я что-то путаю?..
– В «Веселых картинках» идут два ежика и беседуют. Ну какая там особенная идеология? Если она там даже и возникнет – хапошничества или наживы, то это можно отнести к личным качествам этого ежика! Один ежик жадный, другой – гуляка, ну так бывает в жизни, и с людьми тоже. Идеология проникала и в детскую литературу, но это когда уж совсем дураки руководили. Они могли вызвать на ковер: «Почему у этих пионеров есть галстук, а у этого нет?», что-то предъявляли… Но в детской литературе это не было главным. Когда Монин иллюстрировал книжку Кончаловской о Москве, его попросили снять кресты со всех церквей. Монин сказал, что снимать не будет. Они кого-то попросили – и сняли…

То есть безего ведома?
– Ну да…
Его наказали за это?
– Да нет!.. Больших репрессий не было – это все ерунда.
А вы общались с диссидентами?
– С Целковым. Мы ходили к нему домой смотреть живопись. Потом он уехал.
Как у него было настроение?
– У него всегда было хорошее настроение.
Художники – особые люди! А были у вас неприятные контакты с КГБ в советское время?
– Практически нет. Контакты были, потому что ты ж не знаешь, кто есть кто.(Смеются.)
А неприятные вызовы, разговоры, предложения на кого-то доносить?
– Нет. Они с дураками не беседуют.
Дружба с Ковалем…
– Вот это интересно!.. Мы познакомились все в «Мурзилке», в начале шестидесятых. Он был потрясающе талантлив во всем!.. И в рисовании тоже. Я писал несколько рецензий навыставки Коваля для журнала «Юность», «Учительской газеты», еще куда-то… Ему нравилось то, что я пишу, и он ко мне обращался. Он был необыкновенно талантлив! Как у него бурлят рассказы словами, так у него бурлит и живопись своими мазками!.. У него жутко смелые мазки, которые идут в разных направлениях. На его живописном полотне завязывается крепкое знакомство одного мазка с другим – возникает живописная, красивая вязь. Его выставки всегда были как праздник! У него есть прекрасный образ дошкольника Серпокрылова, и та теплота, с которой он относится к Серпокрылову, передается и предметам. Он писал деревеньку, я ему говорю:«У тебя все домишки похожи на Серпокрылова.(Смеются). Так тепло ты их пишешь, эти дома!..» Он говорит: «Да?»
Вы тоже его иллюстрировали? И он иллюстрировал, и вы – не было у вас противоречий, соперничества?
– Нет, наоборот – он просил. Коля Устинов его рисовал, его очень многие рисовали, и с удовольствием… Мы общались на юбилеях, на Книжкиной неделе.
А кто ваш любимый писатель из детских?
– Они все хорошие – Успенский, Михалков, Барто… Любимых не должно быть.
А любимый друг из писателей?
– Яша Аким. Возвращаясь к Ковалю: он был настолько интересным человеком, он был нужен в любой компании! Когда он приходил – все сразу понимали, что его-то как раз и не хватало! Он был всегда необходим. Он мог повернуть течение собрания совершенно в другую сторону! У него настолько силен был творческий запал, что не исчерпывался живописью, литературой, он еще был гением общения. С ним всегда все в тысячу раз интереснее и неожиданнее, потому что общение с людьми – это продукт его ума. Мой сын любил его книги за такие выражения, как: «собака Пальма с тропическими ушами» или «старик Калинин больше всего любил конфеты “Южная ночь”». Это так запало в душу нашему сыну, что когда мы заходили в кондитерскую – сразу: «Пап! А “Южная ночь”?» С его легкой руки писатели стали смело рисовать, а художники – писать.
Это хорошо или плохо?
– Хорошо! Потому что Коваль заразителен, а заражал он только хорошим. Он не только рисовал и писал, он прекрасно делал эмали. У него есть великолепная эмаль «Въезд Христа в Иерусалим».
У него даже были религиозные сюжеты?
– Конечно, а как же!
Отразился ли конфликт Коваля и Успенского с Госкомпечати и ЦК на детской литературе?
– Там у них что-то было, я подробности совершенно не знаю. Но я знаю одно: Сергей Владимирович Михалков защищал Коваля. Когда «Пять похищенных монахов» у него Детгиз сначала не взял, Михалков написал вступление к этой книге, чтобы ее издали. Он всегда защищал все талантливое.

То есть Михалков для вас и нашей культуры скорее положительная личность?
– Для меня точно! Я пятьдесят лет рисовал картинки к его сказкам.
То есть то, что он писал гимны…
– Я же гимны не иллюстрировал!
Как правило, нужно любить того, чье творчество иллюстрируешь…
– Нет. Как человека я могу Диккенса не любить, а его творчество очень нравится. Кто общался с Платоновым, не считает его человеком, с которым хочется общаться, а творчество – налицо…
А Михалков был приятным человеком в общении?
– Очень. Он смешной был, и мы часто хохотали оба…
А Успенский?
– Тоже ничего… Вообще, к каждому человеку нужно привыкнуть, и надо быть терпимым… Надо уважать талант. Создать фразу «Крокодил Гена работал в зоопарке крокодилом» может только гениальный человек! У Эдика хватало выдумки на любую книгу, которую он писал. Они все талантливые, их надо только любить. Надо не спешить ставить клейма на людях, потому что их талант несомненен. Так давайте лучше присмотримся и узнаем, чем они дышат, почему они поступили так, а не иначе. Иногда можно осудить какой-то поступок, но я считаю, что ценить надо каждого человека. Детская литература – это такая область, где нужно уметь жить. Так же, как и во взрослой литературе. Но в детской – еще лучше нужно уметь…
И быть своим, правда?
– Ну быть своим – это трудно определяемый термин. Все становятся своими разными методами… Детская литература всегда делилась на группы: Холин, Сапгир, Гена Цыферов иногда к ним примыкал, но они презирали его как мастера прозы, но у них было много общего. Другая группа: Успенский, Коваль, Козлов.
Каким образом объединялись люди в группы?
– По мировоззрению, очевидно…
А вы куда входили?
– А у меня мировоззрение простое…

Универсальное?
– Да, пожалуй, универсальное. Мне всегда нравились вещи, просто написанные. Этим мне Цыферов очень нравился. Написано просто, а философского смысла полным-полно. Мне нравится, когда написано просто, и я не вижу выпендривания. Коваль был мастером простой прозы. Поражаешься мастерству Коваля: сложное рассказать простым языком. Детская литература гораздо важнее взрослой, потому что онафундамент будущего человека. Какой-нибудь неосторожной сказкой можно так навредить читателю…
Как можно навредить читателю, как можно испортить ему будущее мировоззрение плохой сказкой?
– Очень просто! Если мораль отвратительная – он ее запомнит.
На любую детскую душу упадет такая сказка?
– Трудно сказать…
Сильно вам редакторы мешали в советское время?
– Нет! Ну как там можно мешать, когда дед Мазай с зайцами едет… (Смеется.)У меня была смешная карикатура, уже после советской власти: затопило Калязинский храм, а тут едет заяц огромный и собирает маленьких мужичков, дедов Мазаев, полная лодка дедов Мазаев… Ну что бывало при советской власти… Был такой журнал, «Студенческий меридиан», им управлял такой Нодия. Я для выставки «Сатира в борьбе за мир» сделал рисунок: сидит ангел мира на земном шаре, смотрит на череп, как Гамлет, и говорит: «Быть или не быть?» Нодия взял у меня этот рисунок на первую обложку. Через несколько дней он мне звонит и говорит: «Знаешь, после твоего рисунка идет материал об избрании Брежнева секретарем ЦК и освобождении кого-то от занимаемой должности… Поневоле этот вопрос переадресуетсяБрежневу – его только что избрали, а на обложке вопрос и череп еще…» С двухсот тысяч номеров журнала была сорвана моя обложка, двести тысяч моих рисунков вылетело в трубу.
Обидно было?
– Нет, сплошь и рядом так было – обычное дело… Вот что бывало при советской власти – просто снимался материал.
Виктор Александрович, какое впечатление у вас осталось от девяностых?
– Да я их просто в деревне провел…
Просто подальше от всего этого, да?
– Ну конечно! Жена приезжала в Москву – она заведовала продуктовой частью в нашей семье, а в деревне многого не было, тем более в девяностые. А я с сыном был в деревне, мы там ловили рыбу, рисовали… Для меня это было обычно – я всегда был внештатным…

«Фрилансер» теперь это называется…
– Ну наверное… Я никогда ни от кого не зависел.
Но это же трудно! Если нет работы, то нет и зарплаты…
– Была… Зарплата все время была. Никто из моих ребят в штате не работал – Лосин никогда не работал.
А трудовая книжка у вас была?
– Была! Я год проработал в «Веселых картинках». А потом я пошел на «Мультфильм», меня Гарри Бардин пригласил рисовать «Приключения инспектора Мамочкина», и меня попросили сдать трудовую на «Мультфильм». Она до сих пор там. Я был неудобным для начальства…
Но Бродского судили за тунеядство.Вам это не угрожало?
– Нет, я был членом Союза художников, членом Союза журналистов, и я все время работал. «Веселые картинки», «Вокруг света» – там все с ума сходили: везде Чижиков! И сейчас так…
Вам постоянно звонят, постоянно что-то хотят – вы устаете от этого?
– Ну а как же, конечно.
А не хочется все послатьи опять в деревню?
– Нет. Потому что тут рождаются новые идеи книг. Сейчас меня кормят главным образом книги, которые я делал в молодости.
А хочется чего-нибудь забабахать?
– Я делаю котов, и все забабахивается само по себе.
Какое у вас самое яркое, счастливое воспоминание в художественной жизни?
– Понимаешь, Маш, счастье – это быть востребованным.
Оно было постоянно?
– Абсолютно!

Микроавтобиография

С тех пор как я родился у меня спрашивают: «Чижик-пыжик, где ты был?» Отвечаю: — В детском саду был, в школе был, в Полиграфическом институте был, в «Крокодиле» был, в «Мурэилке» был, в «Вокруг света» был, в «Веселых картинках» был, в «Детгизе» был, в «Малыше» был. Да! Чуть не забыл. На Фонтанке тоже был. Раза два.

В. Чижиков

В начале пятидесятых годов на пороге нашей мастерской появился юноша с большим чемоданом в руках. Это был ученик девятого класса Витя Чижиков. Он открыл свой чемодан, и мы увидели, что он набит политическими карикатурами.

Витя спросил: — Карикатурист из меня получится?

Нам тогда трудно было ответить на этот вопрос, хотя размеры чемодана обнадеживали.

Сейчас, когда у него за плечами двадцать лет работы в журнале «Крокодил», мы с уверенностью говорим: —Да, карикатурист получился! И очень хороший.

Кукрыниксы

Из серии “Мастера советской карикатуры”; изд. “Советский художник”; Москва; 1975 г.


Источник