/История до слёз, в которой каждый узнает себя/.

У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек. Набор из 12 тарелок, чайных пар, и блюд под горячее. Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.

— Мам, можно?
— Не надо, это для гостей.
— Так у нас же гости!
— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…

Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме. Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом. Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек.Но не сегодня.

Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.

— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.
— А что тебе надо?

Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.

— Мне белье надо новое, я похудела. В итоге мы поехали в магазин. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.

— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.

— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.

Мама поняла, что я права, не стала спорить. Мама выбрала белье.

— Сколько стоит?
— Не важно, — говорю я.
— Важно. Я должна знать.

Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.

— Пять тысяч, — говорит продавец.
— Пять тысяч за трусы?????
— Это комплект из новой коллекции.
— Да какая разница под одеждой!!! — мама возмущена.

Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.

— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.

— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?

— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены.

Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.

— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась. Иначе, ты на крючке.

— Хорошо, — говорю я.
— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?
— Хорошо.

Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.

Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.

— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.

Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.

Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства, продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.

— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?

— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…

Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.

Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу. Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.

Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.

— Это даже не пластмасса, — подумала я.

Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?

В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась её смехом.

На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.

— Спасибо, — сказала мама и убрала её в шкаф.
— Наденешь её на новый год?
— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…

Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе.

К той новогодней блузке я тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.

В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом. Синдром отложенной жизни.

Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.

— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.

— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.

— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…

Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.

— Не нравится? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…

— Пусть будет, я беру.

Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти её записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки. Я вошла в квартиру и долга молча сидела в её комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.

Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…

Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке куклу Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня. Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет. Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.

Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.

Однажды Дмитрий Шостакович, будучи в Жуковке, зашел на станции в стеклянную стоячую пивную пить пиво с местными жуковскими мужиками. Рассказывают, что, стоя за липкими столиками, хлебая пиво и разделывая воблу, мужики рассказывали, кто где работает.

И один оказывался трактористом на местной машинно-тракторной станции, а другой — водителем грузовика, а третий — грузчиком…

В ответ на вопрос про свою работу Шостакович, дескать, говорил честно: «Я композитор».

Два года назад, ночью на остановке автобусной тормознул, что бы значит сигарет прикупить. Сигарет купил, смотрю на лавочке дедок сидит и вид у него явно не здоровый. Лицо бледное. Время второй час ночи.

Подхожу у деда спрашиваю мол что как, а он да нормуль все, вот сердечко прихватило, люди скорую вызвали — сижу жду. Я затылок почесал и к продавщице давно мол дед сидит, и она меня разорвала своим ответом. Говорит часов с восьми вечера….Кошмар… Деду лет под 70 не ветеран наверно, но коммунизм строил наверняка и на народных стройках впахивал за наше щастливое детство.Я значит не слушая его «все хорошо и что щаз скорая приедет» под рученьки беру и в Ниссана — газку поддал и в больничку.

Туды заехали не сразу, сначала пришлось послать в жопу охранника который порекомедовал машину поставить на стоянку около больницы и писдоффать пешочком. Я как-то вечером в больничке енотой бывал. Тоесть там такая лажа, что в пять вечера они центральный вход шваброй запирают и хрен там войдешь.

А вход хрен знает где со двора в боковую дверь через арку. И пилить туда с дедом на руках было не вариант. Дорога есть, скорая людей возит, ну и мы туда.

Таисия Павловна спешила по широкой сельской улице, прижимая к груди пакет со свежими булочками.

— Теперь, на неделю хватить, — думала она, — удачно я к Гавриловне зашла. Успели к автолавке.

Бабушка искренне радовалась, что удалось купить еще теплую сдобу. Конечно, она покупная, не домашняя, но заводить тесто ради нескольких булок не хотелось. А больше-то ей не осилить.

— Вот если бы сынок был жив.

Старушка уже закрывала калитку дома, когда услышала за спиной негромкий голос.

— Здравствуй, мать.

Вздрогнув от неожиданности, Таисия Павловна медленно оглянулась. Ее буровил глазами невысокий, небритый мужик лет сорока пяти.

Таисия Павловна нахмурилась, лицо мужика ей было совершенно незнакомо.

— Мать, ты глухая, что-ли? Починить чего не надо? Любой мелкий ремонт делаю.

Она будто очнулась. Конечно, у одинокой старухи всегда найдется, что подлатать во дворе. Живет то одна.

Но, уж больно лицо у мужика было подозрительное.

— Пусти такого к себе — беды не миновать.

Она уже было отвернулась, собираясь нырнуть в спасительную тишину дома. Но остановилась запнувшись. Мужик то не милостыню просил, а работу сделать предлагал. Честным трудом на хлеб зарабатывает.

Обреченно махнув рукой, побрела назад.

— Заходи, милок. Видишь, вон заборчик покосился совсем. Коль не дорого попросишь, то поправить бы.

Мужик оценивающе оглядел почти упавший плетень и кивнул.

— Много не попрошу, — кинул на лавку холщовую сумку, пошел осматривать поддерживавший забор колышек, — мне бы гвоздей, мать. Найдутся?

Таисия Павловна кивнула и посеменила к стоявшей в дальнем конце двора покосившейся сараюхе.

Толкнула незапертую дверь и махнула куда-то в темное нутро.

— Там погляди. И гвозди должны быть и инструменты всякие. От сыночка остались. Тебя как величать?

Мужик, прищурившись, вошел внутрь.

— Михаил. Ладно, разберусь.

«Эта история произошла с матерью моего бывшего сотрудника.
Черноморский город, 20-е годы.Мать Юрия Ш. осталась с двумя маленькими детьми на руках, все что можно продать — было продано.

Когда в очередной раз она пошла за помощью к соседке, та ответила, что пора самой зарабатывать и вечером предложила пойти с ней на заработки в портовый кабачек.

Поскольку его мать была молоденькая и красивая, но уже абсолютно ходящая в обносках, та ей дала сногсшибательный костюм и ни смотря на ее мучительные переживания, подшучивая потащила с собой.

Там на них запали клиенты, соседка ушла с французом, а мать Ю. Ш. пошла с греком на его корабль, который стоял неподалеку.

Когда они поднялись по трапу, грек заговорил по-гречески с кем-то, не учитывая, что она этот язык неплохо понимала.

Смысл она уловила сразу.

Вера и Аркадий купили новую машину. Несколько лет копили. Во многом себе отказывали, продавали выращенное на даче, подрабатывали. Мечта у них была. Одна на двоих: купить хорошую машину и отправиться на ней путешествовать. Со дня свадьбы мечтали. И купили! В гараже рядом с стареньким жигуленком появился серебристый красавец. Аркадий ходил вокруг, осматривал, осторожно прикасался, горделиво поднимал руки А Вера сидела на пассажирском сидении и мысленно переносилась туда, где они мечтали побывать.

Маршрут был составлен давно. Рассчитан расход бензина. Приобретено необходимое снаряжение. Они даже распределили обязанности. Аркадий- водитель. На нем — дорога и вся техническая часть. Он не только проложил маршрут. Но и выяснил, где находятся заправки, кемпинги. Расписал по дням их путь, учел остановки на заправку и ночевку.

Вера же имела полный список мест, где они будут завтракать, обедать и ужинать. Она разведала, где и что готовят, составила меню для каждого приема пищи. Пара хотела не просто есть по дороге, а питаться с учетом местной кухни. А еще женщина знала обо всех интересных местах по дороге: что посмотреть, где сфотографироваться, куда сходить. Как видите, готовность была полная.

Дочери и зятю ничего не говорили — это только их мечта. Зачем детей вмешивать...

Лето было на исходе. Оставалось закончить некоторые уборочные работы на даче и — в путь.

Oдин из тaкcистoв Нью-Йopкa нaпиcaл у cебя на cтpанице в сoцсети: Я пpиехал пo адреcу и пoсигнaлил. Пpoждaв неcкoлькo минут, я пpocигнaлил снoва. Тaк кaк этo дoлжен был быть мoй пoследний рейc, я пoдумaл o тoм, чтoбы yеxaть, нo вместo этoгo пpипaркoвaл мaшину, пoдoшел к двеpи и пocтучaл… «Минутoчкy», — oтветил xрyпкий, пoжилoй женcкий гoлoc. Я слышал, кaк что-тo тащили пo пoлу.

Bocьмидecятилeтняя cтapyшкa c cиними вoлocaми cидeлa y нoтapиyca и бoлтaлa нoгaми.
— Пo кaкoмy вoпpocy вы к нaм?
— Дык, зaвeщaниe пиcaть.
— Хopoшo.
— Зaпиcывaйтe, — бaбyшкa ycтpoилacь пoyдoбнee нa cтyлe и нaчaлa диктoвaть.
— Пocлe cмepти пpoшy пepeдaть мoй мoзг нa изyчeниe в НИИ. Еcли НИИ нe зaxoчeт бpaть, пycть cкaжyт, чтo oт Клaвдии Пeтpoвны. Bcex cвoиx кoтoв, кoтopыe бyдyт y мeня нa мoмeнт cмepти, paздaть мoим дpyзьям. Еcли тaкoвыx нe ocтaнeтcя (дpyзeй, a нe кoтoв) тoгдa кoты пepexoдят в coбcтвeннocть мoeгo cынa. Bce книги, ecли oни бyдyт никoмy нe нyжны, oтдaть в библиoтeкy. Нo я нacтoятeльнo peкoмeндyю xoтя бы пpoлиcтaть иx. Гoдa тpи нaзaд я зaбылa — в кaкyю из ниx пoлoжилa дeньги. Зaвeщaю cвoeмy cынy paзвeять мoй пpax нa xoлмe в Нoвoй Зeлaндии…

Был вызов бригады врачей в один заброшенный дом на болоте, на окраине нашего города. Когда мы туда приехали, то не нашли никого, ни в доме, ни в дворовых постройках, подходя к калитке услышали скулёж собаки. Мы рванули в дом, Боже, на полу в тёмном углу шевелилась груда тряпок, окон нет — заколочены, темень, на улице январь, холод пронизывал весь дом, наконец, из-под тряпок показалась собака и рука человека, отбросив тряпьё, перед нами открылся страшный концлагерный объект. Едва живой, истощённый пожилой человек. Не теряя ни минуты, мы оказались в больнице, всю дорогу за машиной бежал его преданный пес. Мужчина пробыл в больнице до весны, его преданного пса поселили рядом с кухней сердобольные санитарки. Прошло 12 лет, и сегодня я оказалась опять на той же улице возле того же дома (рядом находилась станция техобслуживания, и пока муж разбирался с машиной, я решила дойти до этого дома). Навстречу мне вышел дедушка, он улыбался мне и был очень гостеприимен, да! Да! Это был тот умирающий человек! Ныне живой и счастливый! Оказалось, тогда в 1999 году его родной сын запер в собственном доме, заколотив двери и окна, причина банальна — умер дед — жилплощадь продана. Но не знал подонок сын, что верный пёс вырыл ямку и таскал своему хозяину с помойки куски плесневого хлеба, огрызки и прочую, как оказалось единственную еду. И лёжа рядом согревал своего хозяина, не давая ему умереть…

Пока я снимала шубу, он похотливо ощупал меня взглядом и подобострастно прошептал: «Проходите, проходите...»– Гордик, твоя девушка уже пришла? – раздался с кухни дребезжащий старческий голос.– Пришла! – громко крикнул он в кухню, а мне тихо, словно оправдываясь, торопливо пояснил. – У меня мама дома...– Мама? – я слегка озадачилась: про маму мы не договаривались.

Гордей превратно понял мою реакцию и поспешил интимно добавить:– Она скоро уйдет. По делам. Надолго.Мы прошли в старомодную, плохо прибранную гостиную. Убирается тут явно старенькая мама. Гордей, наверное, только пылесосит. По воскресеньям. У Гордея есть московская прописка. Рост метр восемьдесят. И шрам над правым глазом. Шрамы украшают мужчину, поэтому шрам запишем в плюс. (Хотя это не брутальный шрам, полученный в бою или в драке. Наоборот, Гордей, поскользнувшись в гололед, рассек себе бровь о ступеньку подъезда. Ни грамма подвига – сплошная нелепость.)

Итак, что мы имеем? Высокий москвич Гордей со шрамом. Ну, вполне достаточно, чтобы женщины кокетливыми мотыльками вились вокруг его фитиля. Но они не вьются. Вот не вьются – и всё. А Гордику уже 43. Для женщины это вообще возраст – аларм-аларм! – закат возможности деторождения. В этом возрасте женщины особенно отчаянно рожают «для себя». Гордик тоже хочет «родить». Ну, в смысле, чтобы кто-то родил «для него». Ну и для его мамы, которая «видимо, так и помрет, не дождавшись внуков».Я представилась журналисткой. У меня редакционное задание. Пишу материал о Москве как городе одиноких людей, о завидных женихах и невестах столицы. Рандомным способом вышла на Гордея: «Дадите интервью? Только не обычное такое. Жесткое. Откровенное. Дадите?» – «Очень интересно. Дам, конечно».– Здравствуйте, уважаемая барышня! – в комнату неторопливо входит пожилая, но молодящаяся женщина, окутывает меня цепким взглядом. – Меня зовут Зинаида Макаровна. А вас как величать?– Ольга.– А по батюшке?– А не надо по батюшке, – улыбаюсь я. – Просто Ольга.– Ольга, я накрыла чай. Напекла плюшек с корицей. Вы кушайте, кушайте… Мы садимся за стол. Зинаида Макаровна разливает чай по чашкам. Беседуем о разном. О капризном декабрьском марте, о дырявом здравоохранении, о том, как Зинаида Макаровна 32 года отработала на одном заводе, об удачной корице в плюшках, о работе Гордея, о кризисе производства, о том, что я долго искала место для парковки.Зинаида Макаровна – хорошая женщина. Но пожилая. Она пережила тяжелые голодные времена и не смогла их забыть. Поэтому она постоянно говорит одну фразу «Вы кушайте, кушайте». Это, в принципе, обычная фраза. Но когда ее повторяют по сотне раз в час, она становится самой ужасной фразой в мире. МЫ КУШАЕМ, КУШАЕМ!!! Я пришла к Гордею взять интервью. Как к холостяку, потенциальному чьему-то жениху. Гордей не чует подвоха. Он – жених. Да. Завидный жених. А что не так?! Общаемся. Втроем. Мне с первой минуты очевидно со стороны, почему Гордей одинок. Нет, дело не в том, что он латентный сладострастник и не в давно нестиранных усах. Просто он никакой. НИКАКАШЕЧКА. Он человек с частицей «не». Неинтересный, невеселый, неперспективный. Высокий – да. Но все остальное – не.

Женщины сегодня избалованы соблазнами. Они знают, как может быть, и не хотят хоть как-нибудь. Они смотрят «Секс в большом городе» и думают: «Вон как бывает, оказывается». Красивые свидания, полуночные бары, туфли от «Маноло», звездное небо Манхеттена с черепичной крыши, струнный квартет за углом, лукошко клубники посреди зимы, цветы с курьером, гардеробная комната с откровенными зеркалами, ловкий поцелуй главного героя… Романтика.Гордей уверен, что всё это наносное, социальное, условное, никому ненужное. Его женщина оценит его глубокий внутренний мир. Глубину, кстати, Гордей определяет сам. На глазок.Мы с Гордеем переходим на «ты».– Вы кушайте, кушайте. Надо нам женить Гордика, – говорит Зинаида Макаровна, причитает. Берет меня в сообщники в деле трудоустройства сына в семью. Диалог происходит при Гордее. Он никуда не вышел, вот, сидит рядом на табуретке и молчит, будто разговор не о нем. Неинициативный.– Да, может, сам как-нибудь справится, Зинаида Макарна, – хмыкаю я.– Не справится, – вздыхает мама. – За 43 года не справился...– Значит, не хочет.– Хочет, хочет!!! – испуганно адвокатирует сына мама.– Пока очевидно, что он хочет сидеть на табуретке, сложа руки, и плюшками баловаться.– Гордик, ну скажи! – приказывает мама.– Все женщины меркантильные, – выносит приговор Гордик.– Да? – удивляюсь я.– Да. Московская прописка всем нужна...– Это да, – легко соглашаюсь я. – А что еще у тебя есть, Гордей?– В смысле?– В прямом. Брак – это бартер. Мы вот с мужем вместе 14 лет. Я ему – детей, ноги, борщ. Он мне – юмор, легкость, деньги. Все честно. Не понимаю, почему ты с осуждением говоришь о женщинах, как об охотницах на твою прописку, если, кроме нее, у тебя ничего нет?– Как ничего? – обиделся Гордей.– Как ничего? – обиделась Зинаида Макаровна.– Ну, вот я и спрашиваю: что? Что есть?– Ну, я веселый...– Ну, он веселый… – вторит Зинаида Макаровна.– Гордей, расскажи анекдот, – прошу я.– Какой?– Любой.– Про что?– Про что хочешь. Любой анекдот.– Я так не могу.– Гордей, ты веселый, – напоминаю я.– Встречаются русский, поляк и немец. На острове. Ну, попали туда. После кораблекрушения.– Тааааак...– Ну… Вот… Короче… Слушай, я так не могу!!– Вот, – резюмирую я. – Ничего ты и не веселый, Гордей. Ты не удосужился выучить хоть какой-нибудь завалящий анекдот, чтобы рассмешить женщину.– А мне не нужен камеди-клаб, мне семья нужна.– Вы кушайте, кушайте, – растерялась Зинаида Макаровна: она понимает, что интервью получается какое-то странное, не таким она его себе представляла, но как вырулить из этой ситуации и спасти сына, пока не понимает.– А еще ты какой, Гордей? Ну, веселый, это мы поняли. А еще? – спрашиваю я.– Он хозяйственный. Он плов умеет, – вспоминает Зинаида Макаровна.– Гордей, у тебя есть казан? – я смотрю на Гордея в упор.– Казан? – переспрашивает Гордей.– Какие специи нужны в плов, Гордей?– У меня специальная приправа «Для плова". Там все. Я не вникал по отдельности.