«Дело было в бытность мою студенткой медицинского института. Случилась у меня летняя практика в хирургическом отделении крупной городской больницы. Практика была врачебная, после 4 курса, и практиковались на этом же отделении еще две мои подруги. Каждая была прикреплена к какому-нибудь врачу — руководителю практики.У нас с врачами было джентльменское соглашение — мы им писали все истории болезни (хирурги терпеть не могут писанины), а они за это обеспечивали нам спокойную жизнь, типа пришли попозже, ушли пораньше. Хирургические истории болезни — не «Война и мир»: жалобы на то-то, шов выглядит так-то, назначения такие-то. А поскольку это все-таки не терапия — ну, какие там назначения? Стол номер такой-то, обработка шва, полупостельный режим. Записи ведутся каждый день, в графе назначения — ничего нового, пишем каждый день: «Назначения те же».И вот однажды сидим мы все в ординаторской и пьем чай. И вдруг заглядывает мужик из моей палаты. Спрашивает моего доктора: — Доктор, извините, а можно мне что-нибудь съесть?

Доктор на него обалдело смотрит и говорит: — Конечно, можно.Тот уходит. Через пару минут опять заглядывает: — Доктор, а Иванову из моей палаты можно что-нибудь съесть? — Можно, — говорит ничего не понимающий доктор.Через минуту мужик опять: — Доктор, а может и Смирнову можно? — Да всем, всем можно! — кричит доктор, смотрит на меня, и тут до нас обоих начинает доходить. Я на практике уже неделю. И всю эту неделю пишу: «Назначения те же». А всем вновь поступившим в первый день назначается стол 0 — полный голод, чтобы анализы крови взять натощак, а дальше уже назначается обычный стол, 5 или там 7. У меня же две палаты неделю ничего не ели. И только через неделю нашелся смельчак, попросивший покушать.И вот, пока мой доктор кидается ко мне меня убивать, две мои подруги, косясь на своих докторов, тихонько сползают со стульев и бегут исправлять свои истории. А в отделении слышны радостные крики, хлопанье дверцы холодильника, шелест мешочков и чавканье, чавканье...»(с)